— Я почему-то думала, что мало об этом пишу. Однажды один литературный сайт, который публикует выдержки из блогов разных авторов – такой у них жанр, — предложил мне разместить какие-нибудь посты про литературу: про писателей, про литературную жизнь. Я не знала, что им предложить и поэтому завела себе тэг #несколькословописателях. Поняла, если буду его ставить, то я однажды наскребу материал на эту публикацию.

— Мне это интересно, это моя жизнь. Я хочу ее лучше устроить, чтобы она стала более экологичной, эргономичной, поэтому мне все любопытно. Я подсматриваю за писателями, их мыслями и работой.

— Почему-то это считается очень важным для науки...

— У меня с ним идет некое общение, которое продолжается годами. Я могу вдруг начать перечитывать его произвольно, с середины какой-нибудь из его книг. И лишь недавно я вдруг осознала, что он очень много пишет про себя, про своих знакомых, которых на самом деле никто не знает. И вообще, неизвестно, существовали они или нет, и были ли такими, как он описывает. Он рассказывает истории про каких-то своих девушек, друзей, которые, например, вдруг напились, подрались, потом Карлос их мирил...

— Нет, понятно. Они являются его проекциями. Дон Хуан ему подсказывает: «Вот этот мужик – твое отражение». Просто я обратила внимание, как он это делает. Слушаешь байки из жизни и это наводит на размышления, начинаешь вспоминать знакомых, которые тоже похожи на его героев или твоя реакция на этих знакомых похожа на реакцию Карлоса.

— Знаешь, как-то я консультировалась у одного астролога и он мне сказал: «А у тебя, наверное, много разных блокнотиков, и ты пишешь в них разным почерком». Я была потрясена — именно это со мной всегда и происходило.

Я по-разному относилась к этому в разные периоды своей жизни. Например, думала, что я — дилетант во всем, ничего не могу закончить, бросаю на полпути то, что начала писать.

У некоторых людей в ящиках лежат старые мобильные телефоны и провода, а у меня — блокноты, в каждом из которых что-то начато. Иногда я открываю и не узнаю, кто вообще это написал.

Это ответ про литературу и антиквариат. Они не слиты воедино, они у меня в разных блокнотах разными почерками и в разных жизненных ячейках.

Для того, чтобы продавать украшения, мне приходится очень-очень много писать. Не знаю, пишут ли столько коммерческие авторы, но у меня это десятки страниц в день. Пишу в разных соцсетях, что-то копирую, зеркалю, использую копипаст, но в целом текстов огромное количество. Если собрать все, что набралось за 8 лет, то думаю, выйдет многотомник. Из этого гигантского архива я часто беру для постов тексты, которые уже когда-то писала.

А писательство – это совершенно другое. У меня даже такое впечатление, что в тот момент, когда я занимаюсь литературой, включается какая-то другая зона мозга. Если описания украшений – это то, что мне хочется поскорее закончить, то писательство хочется продлить подольше. «Не трогайте меня – я занимаюсь своим делом». Как и у многих людей, которые живут в городе, да и не в городе тоже, у меня очень размыты личные границы.

Здесь часто вторгаются на твою территорию именно тогда, когда ты чем-то занимаешься. Ты не хочешь, чтобы к тебе вторгались, но что с этим делать, не знаешь. У меня была идея поставить ширму, за которой я могла бы работать, а заодно бы эта ширма показывала окружающим, что меня сейчас нельзя беспокоить, но на самом деле это полная фигня. Теперь у меня появилось еще несколько идей, как закрепить свои границы, я их попробую и потом скажу, что сработает.

К вопросу о том, как совмещаются антиквариат и писательство: одно другому всегда мешает. Это очень разные вещи.

Как-то я размышляла, как бы я поступила, если бы на меня свалилось какое-то несметное богатство. Стала бы я продолжать то, что делаю, или нет. Этот вопрос должен задавать себе каждый. Ведь люди часто страдают на работе, и порой даже не осознают этого. Проверить себя можно, задав себе вопрос: «Буду ли я этим заниматься, если на меня свалится несметное богатство?» Не миллион долларов, а именно несметное богатство, которое не заканчивается никогда. Потому что миллион — это конечные деньги, сразу начинается суета, куда его вложить. Так нельзя. Должно быть что-то действительно бесконечное.

Так вот, стала бы я заниматься тем, чем занимаюсь сейчас? У меня ощущение, что да. Но, единственное, я бы совсем ушла в теорию и историю украшений и оставила практику работы с украшениями. Сейчас у меня такое настроение – я увлеклась написанием книги про украшения, так бы и продолжала. Это, наверное, хорошо, но никак не умаляет раздражающего наползания одного вида деятельности на другой. Они толкаются локтями в моей жизни и друг на друга шипят.

— Я начала свою взрослую жизнь с того, что поступила на филфак МГУ и проучилась там три курса. У меня неоконченное высшее образование. Потом я занялась деторождением и была уверена, что на этом моя жизнь устаканилась. Я так и буду образованной (или, скорее, «полуобразованной») мамой, которая помогает детям тоже как-то образовываться. Но потом в моей жизни произошел перелом, и я поняла, что на самом деле мне всегда следовало поступать в совершенно другое место.

Я не сразу это осознала. Дело было так. Став мамой, я много писала. И вот однажды я шла по Тверскому в очередную редакцию, сдавать какие-то свои рукописи. И смотрю: на знаменитом заборе, за которым стоит Герцен, написано: «Творческий конкурс в Литературный институт». Я открыла свой рюкзак, буквально отделила одну пачку рукописей от другой, зашла, заполнила простейшую анкету, оставила там эту пачку, подумала: «О, прикольно!» — и пошла дальше в редакцию. Кажется, на дворе стоял март, а уже в мае-июне мне на почту приходит письмо: «Вы прошли творческий конкурс, приходите на вступительные экзамены».

Я была потрясена еще больше. Я вообще ни на что не надеялась, ничего мне было не надо. Потом я так же неожиданно поступила, хотя не готовилась к экзаменам.

Это было очень странное лето в моей жизни. Тогда как раз появилось много ночных клубов, и я ринулась изучать эту «культуру». Выходя из ночного клуба, я выдвигалась на очередной экзамен в Литинститут. Степень наплевательства – абсолютно по Зеланду, он тоже именно так рекомендует ходить на экзамены.

Я поступила в Литинститут, хотя там было все довольно сурово: 6 серьезных экзаменов, к которым прилагалось собеседование, потому что для них очень важен был человеческий фактор. Все преподаватели и мастера — личности. Если ты им не нравишься, то не пройдешь. На этом собеседовании меня немножечко «помурыжили», «обложили» мою прозу, но таков был неповторимый литинститутский шик. Меня приняли.

Моим мастером был Руслан Тимофеевич Киреев — известный советский прозаик. Он был потрясающим учителем. Кстати, он до сих пор преподает в Литинституте. Я его очень-очень люблю и благодарна ему за то, что он меня не убил. Там ведь людей просто убивали, в творческом плане, конечно. Не буду называть имени одного из мастеров, знаменитого советского поэта, который на своих семинарах орал совершенно неприличные вещи. Это слышали все в коридорах — надо понимать, что весь Литинститут – это 200 человек, очень маленький ВУЗ. Мы все так или иначе видели и знали друг друга и даже преподавателей, которые у нас ничего не вели.

И вот, этот мастер вопил: «Чтоб я не видел в ваших руках томик Мандельштама и других жидов!» Когда я потом пошла на второе высшее в Институт европейских культур при РГГУ и рассказала про это сокурснице, она внимательно меня выслушала и спросила: «Я не понимаю, это что, актуально?» Меня поразил этот вопрос. Я только что из 1937 года выползла, а тут меня человек образца 2000-х спрашивает, актуально ли это. Смешно.

Учиться я всегда любила, а потому в конце концов закончила очень разные курсы. Почти все, чему я научилась, я использую на практике. Я очень много работала в журналистике – это был мой хлеб, а потом я в какой-то момент осталась без работы. Ударил кризис 2009 года, меня никуда не брали, мне задолжали денег, а на другую работу не брали, говорили мне, что я «overskilled».

— Я была топ-менеджером, стартапером. Я полагала, что, если уж работать, то должен быть адреналин, и я его по полной получала. Я много работала на отечественные фирмы, а поскольку это russian business образца 2000-х, то часто мне бывало действительно страшно, и не на пустом месте. И все-таки, мне часто нравилось то, что я делаю. Но буквально через раз все заканчивалось диким обломом. Мою редакцию могли в любой момент уволить и нанять дешевую команду. Это бывало слишком часто, и только недавно, уже уйдя из журналистики, я поняла, почему это происходило. Но было поздно.

— Самые разные. Например, я запускала корпоративные издания для крупных производителей техники, или, допустим, выводила из кризиса журнал, посвященный ЗОЖ. Мне было все равно, с чем работать. Я была менеджером и имела очень четкое представление о структуре того издания, которое делаю. Придумывала кучу рубрик. Конечно, это происходило не в один день, это и не могло происходить быстро, и порой моих заказчиков раздражала такая скорость. Впрочем, я никогда не обещала, что завтра произойдет чудо. По моим подсчетам, через 9 месяцев, как ни странно, каждый номер начинал выходить в ноль, а через полтора года — медленно окупать вложения. Это мой личный опыт.

Но, когда приходил успех, тут же нанимали другую команду. Доходило до бреда: закрывали наши компьютеры, не давали нам доступа, чтобы сохранить наши наработки для следующей команды. Затем приходила эти другие люди. На нашем «подкожном жире» выпускали какое-то количество журналов, но потом проект загибался, потому что был рассчитан на постоянное обновление, постоянный креатив, а более дешевая команда не могла продуцировать тот же «подкожный жир», что и мы.

— Да, плюс важное уточнение, я либо делала стартап, либо была кризис-менеджером. Я получала издания, которые много лет не приносили ничего, например, потому что служили игрушкой жены инвестора, и выводила их на окупаемость. Рекламодатели — люди от которых во многом зависели эти журналы, — писали мне письма: «Света, я просто фигею. Сижу и читаю твой журнал!» Журнал, который они раньше получали и тут же выкидывали в мусорку. Я знала, как этого добиться.

В 2009 году я осталась без работы, и надо было что-то делать. Меня никуда не принимали: «Вы overskilled». Все это совпало с очень неприятной историей на последнем проекте, когда денег задолжали не только мне, но и всей команде. Была большая буча в ЖЖ, кричали все журналисты. О нас писал Slon, он тогда собирал много таких жутких историй про СМИ. Мы выиграли суд, но нам все равно ничего не заплатили. Судебному исполнителю показали какие-то пять кресел и два монитора, которых у нас в офисе даже не было, да и быть не могло: нашими инвесторами были олигархи.

Что делать? И внезапно, как в том анекдоте, я получаю наследство, причем ровно в том объеме, в каком мне задолжала фирма. Это был первый сигнал того, что на самом деле мир – это большой общий кошелек. К этому я думаю, надо так относиться.

Вместо того, чтобы начать свое дело или купить дачу, я хватаю семью и говорю: «Мы едем в Париж учить французский!» Все в шоке. Мои родители, убежденные западники, воспринимают это на ура: «Наконец-то вы уезжаете, потом и нас вытащите». Мы поехали в Париж, сняли мансарду – все абсолютно так, как будто рассказываешь какой-то тупой, попсовый сценарий. Но так оно и было.

Мы не знали ни одной фразы по-французски. «Бонжур-абажур». Французы нас потом спрашивали: «Почему все русские, которые не знают французского, говорят, что не ели шесть дней?» Конечно, дело было в Кисе Воробьянинове и в его знаменитом «же не манш па сис жур».

Но в Париже нам невероятно везло. Нам попался арендодатель — пожилой дядечка банкир, который прекрасно знал русский. Сплошные подарки судьбы. Он рассказал нам все про наш район Парижа, где магазины, где рынки, где хорошо гулять… Немножечко нас курировал и всегда отвечал на все вопросы, если вдруг мы чего-то не понимали. Но мы быстро разобрались, потому что метод погружения, который используют для изучения языка во французских школах для иностранцев, как раз на это рассчитан. Через неделю мы уже понимали, что говорят люди на улицах. Это, конечно, волшебство. В Париже мы жили три месяца, записались в Сорбонну, собирались вернуться, но нам не дали визу. Дальше идет цепь странных событий, которая привела меня к тому, что я занялась тем, что меня увлекло в Париже.

Деньги стали заканчиваться. И тут я стала собирать украшения. Правда, довольно быстро осознала, что некоторые украшения мне не подходят, а потому решила попробовать их продать. Буквально так продают и обмениваются коллекционеры. Смотрю — продается. Интересно, думаю, попробую еще продать. И все завертелось. На тот момент, когда я решила открыть шоу-рум, денег у меня уже не было, и я использовала свою кредитную карточку. Потом я ее закрыла, просто не стала никак оповещать банк, что это для бизнеса. Открыла ИП, работала, стала въезжать в это все, читать, сделала бизнес и в какой-то момент вдруг обрадовалась, что мои культурологические знания ложатся на то, что я реально вижу и щупаю.

Я стала много писать об этом, в том числе, для женских сайтов, правда, с этих сайтов клиенты ко мне не приходили. Напротив, мои статьи копировали и публиковали на других сайтах, а фотографии, которые я делала, тоже расползлись по интернету со странными неподходящими подписями.

Я не жалела об этом и ни с кем не скандалила – просто меня это удивляло. И однако я очень скоро осознала, что статьи совсем не работают на мой бизнес, поэтому перестала вообще тратить на это силы.

Тем не менее, я решила аккумулировать свои знания и написать книжку. Думала: сейчас все-все соберу, что узнала за годы работы и коллекционирования, и больше не буду к этому возвращаться. Но в процессе выяснилось, что книжка пишется не такой, какой я собиралась ее сделать изначально. Все знания запихнуть туда я не могу. И почему-то меня больше унесло в имидж и стиль, нежели в историю украшений.

Параллельно по заказу Лены Кренцель, известной тем, что она организует гигантские винтажные маркеты в Москве, я стала готовить лекцию, приуроченную к открытию винтажного центра на Тульской. Эта новая лекция оказалась еще одной книгой. Мне бы ее тоже теперь хотелось написать.

— «Вечное и быстротечное». Я беру человеческие ценности, делю их на вечные и быстротечные, и рассматриваю, как эти ценности проявлялись в дизайне и истории украшений.

— Скажем, любовь и власть – это вечные темы, а государственные праздники — быстротечные. Многие сейчас толком не знают, что именно мы празднуем 12 июня или 4-7 ноября. История СССР продолжалась 70 лет — это я считаю быстротечным. Или, вот, Первая мировая война. У нас нет связанных с ней праздников, мы вообще забыли, что она была. О том, что на Соколе есть посвященный ей монумент, я узнала совершенно случайно. Искала информацию по своему прапрадеду, и первое, что увидела — его имя на этом памятнике. Я была в шоке.

У нас об этой войне уже никто не говорит, а на Западе существует целая культура, связанная с памятью о Первой мировой. В украшениях это - маки. Их делают из разных материалов: есть минималистичные, есть сложные и реалистичные. И все поголовно носят эти маковые броши, аксессуары для волос в виде маков… Даже многие главы европейских государств. Хотя это проходит, и в контексте истории культуры это — быстротечное.

— Когда я бралась за тему, которая почему-то меня волновала, и начинала ее для себя разрабатывать, структурировать, то вдруг понимала — это лекция.

Я считаю, что лекции помогают продвигать у нас тему истории украшений и истории моды. Потому что, во-первых, несмотря на титанические усилия Васильева и других увлеченных людей, эти темы у нас не сильно известны. А во-вторых, люди до сих пор очень по-советски относятся к украшениям, считают их каким-то дурацким излишеством.

Как-то в комментарии к моему посту про украшения на Facebook пришел знакомый поэт — очень образованный, думающий человек. Он мне написал, дескать, зачем, когда так много животрепещущих вопросов, связанных с искусством и культурой, ты рассказываешь об этой ерунде...

Я помню, как меня это потрясло до глубины души. Я до сих пор вижу, что люди относятся к украшениям как к непонятной, лишней, буржуазной, в плохом смысле, фиговине. Зачем вокруг них суетиться, тратить на них деньги, ведь это излишество. Любое украшение – это априори моветон. Это аляповато, это вызывающе. Нацепить на себя украшения – дурной вкус, потому что ты и так прекрасна «как полевой цветок».

Я только совсем недавно для себя сформулировала, что не вижу разницы между украшением и скульптурой. Я не понимаю: те же самые люди, кто с удовольствием пойдет на открытие выставки современного модного скульптора, при этом воротят нос от украшений! Почему?! Ведь украшения – это та же скульптура, только ее можно носить. Зачастую она более искусно сделана, потому что это — миниатюра, а значит требует весьма кропотливой работы мастера.

Я решила, что теперь всякий раз, сталкиваясь с непониманием, зачем нужны украшения, всегда буду спрашивать: «А если бы это была скульптура, ты бы задал вопрос, кому это нужно?»

— Писала о том, что мне интересно. Одна моя читательница–покупательница рассказывает: «Я укладываю детей, беру сигарету, ложусь в кровать, открываю планшет и читаю ваши описания». Я говорю: «Ну как же, там же куча копипаста. Я уже 200 раз это все писала! – Да, – говорит, – я кое-что замечаю». Но все равно читает.

— Я работала в СМИ, поэтому для меня важен формат. Выбрав формат, я стараюсь ему следовать. Иногда моя семья, которая со мной работает, может подать какую-то идею, но я точно знаю, что пройдет, а что нет. Они не понимают почему, а я чувствую — не тот формат.

Когда я работала в журналистике, то ответила для себя на вопрос, кто такой на самом деле главный редактор. Конечно, он много чего делает, у него масса всяких функций и обязанностей, но на самом деле, главный редактор – это носитель формата издания. Поэтому, надо понимать, если убрать главного редактора, издание изменится не потому, что новая метла по-новому метет, а потому что изменится душа издания.

Более того, есть успешные серьезные глянцевые издания, где главный редактор вроде особо ничего и не делает. Только пишет каждый месяц «слово редактора», а все остальное время ездит по пресс-турам. Он приезжает раз в неделю в офис, раздает всем подарки из очередной поездки, тусит пару дней, заполняет какие-нибудь таблицы, подписывает документы, и опять уезжает.

К сожалению, мне не удалось побыть таким главным редактором, но я знаю, что такие люди есть и они не то что бы обитатели других планет или небожители. Таково реальное, нормальное положение дел в успешном издании. Главный редактор – носитель формата, если ты что-то хочешь изменить, то надо спрашивать у него. Лучше, чем он, издание не знает никто.

Будь ты рекламный отдел, который работает под клиентов, будь ты бухгалтерия – если ты хочешь что-нибудь изменить в издании – спроси не у инвестора, а у главного редактора. «Хочешь провести демонстрацию – проведи ее на Красной площади». Это сердце страны. Главный редактор — сердце издания.

Я оказалась носителем формата в рамках своего маленького бизнеса, внутри которого моя семья занимается другими бизнесами. Я не слежу за тем, что делают остальные. Я могу не знать, готова ли отданная в ремонт брошь и закончилась ли акция в Instagram. Я за то, чтобы все эти истории делегировались, и каждый себя чувствовал маленьким бизнесменом внутри общего семейного бизнеса.